"Очень сложно, что в некоторых вещах ты совсем ребёнок, а в некоторых уже нет", говорил мне Эр, который старше меня на два года. То же самое я могла бы искренне сказать Искандеру, который старше меня на 28. Но не буду. Вместо этого я курю его сигареты и запрещаю ему это делать, попинываю, заставляю со мной заниматься, кормлю шавермой с брусникой и обнимаюсь. И вдруг почему-то чертовски за него боюсь. Как моей маме вдруг как стукнет в голову побояться за меня, как ныло всё внутри вдруг при мысли о том, что сейчас с Эр. Иногда это оказывается предостережением, иногда - не отличишь - пустой мандражкой.
Он рассказывает истории из своей жизни. Он знает, каким смешным был мелкий Космос в очках и с длинными волосами. Он продавал в Гостинке фотоаппаратуру, когда мне было -8. Из его окна видно сердце, которое нарисовал на крыше Кавейра для своей жены.
Я ехала на велике в этот двор из дома Эр в розовых джинсах и шлёпанцах играть капоэйру скрепя сердце, и музыка была из этого окна, и рассказывала я потом, как здорово было и классно, и что-то меня привычно тихонько ломало сквозь эту радость, туда, сюда, хрусть.
А теперь я из этого окна гляжу на то, как снег превращается в дождь и заканчивается размывающим всё солнцем, всё за пять минут, слушаю песни чужой любимой девушки, которой уже нет в живых (на бас-гитаре - Космос), показываю руну на кисти. Он говорит - вот эта заживёт линия через несколько лет, а вот эта останется, а вот у меня шрам от ножа, я яблоко резал, когда мне было семь.
А останется Лагуз или Ансуз, а может и Райдо, дождь, снег, град, объятья, волосы пахнут сигаретами, мне всего 20, я учусь в школе и буду охуенным артистом, когда вырасту.